| |||
  "Правда, правда!... Кто её видел?...
Зачем Она тебе?" Мефистофель. В одном маленьком горном-горном селении, где на холмах резвятся дикие козы с тонкими рожками, а в небесах крошечными точками кружатся орлы, жил молодой пастух со своей женой. Их дом стоял на отшибе деревни, подальше в горы, откуда даже огни костров, что жгла молодёжь по ночам, не видны. Этот странный дом построил пастух самовольно, наперекор всей своей родне и даже родителям - те были людьми весёлыми, общительными и по старости лет тяготились ежедневными походами к соседям за тридевять земель и три поворота дороги. Да и волки в особо голодные зимы повадились выть под забором одинокого дома - не пугали их яркие огни в окнах и дым из трубы. Всё это не нравилось родителям Тия, как не нравились им и кое-какие из его привычек... "Вах, вах, вах... - качала головой старушка-мать и чуть не плача подруге рассказывала... - Сожгу её, проклятую, на кусочки изрублю, выброшу в болото! Как играть на ней стал - так и всё! Ух, стерва деревянная, голосок у неё тоненький, нежный, заводить начнёт - заслушиваешься, сердце тает, а как вспомнишь, сколько она зла принесла - и хуже змеиного шика её писк в ушах свербит! Тий такой хороший был, весёлый, звонкий, соловей, а не мальчик! А тут как духи его опутали - Кара столько слёз пролила! Зарика к нему ластится: "Папа, папа". А он вроде и смотрит с улыбкой, и посидит с ней, и поучит её песням своим проклятым - прости, что скажешь в сердцах, - а только... чужеет он, отдаляется, милее ему дудка эта бездушная и козы, чем родная семья! Уж отец на него кричал-кричал, бил-бил и ругал и говорил - бесполезно. Послушает, перетерпит и опять за своё - чуть свет в лес, в горы и заводит. Люди-дураки радуются, хвалят: "Какой замечательный у нас пастух - и поёт, и играет, и никогда у него козы не пропадают, а вот попробовали бы они пожить с таким! Или песни бы его послушали!... Сожгу! Ой, держите меня, сожгу!" Но что могли отец с матерью поделать, если сын их был больше ребенком ветра, чем родителей. Тянуло Тия к горам, тянуло хуже, чем веревками. Сидит он дома с Карой, о хозяйстве беседует, или с Зарикой возится, или стариков разговорами да песнями, какие попроще, развлекает, а у самого в голове одно - видятся ему картины тех мест, где он днём со своими козами да овцами проходил, где горизонты с небом сливаются, где наседают на вершины облака, а в земли уходят ущелья, где стонет-поёт ветер, слышит он эти песни, слышит: Как умирает зарево рассвета, Как гаснут звёзды и уходит лето, Как тают льдинки, рушится земля, Как улетают птицы в тёплые края, Так вслед за ними, пересчитывая дни, Летят несбыточные помыслы мои. И лишь всевидящее Око Пустоты Смеётся над тщетою суеты... Живёт так Тий - и сам не рад, и семья его непонятными предчувствиями мучается: рады бы разобраться, что с их сыном-мужем случилось, а не могут. Странный ходит пастух, задумчивый, всё дольше в лесу задерживается, всё раньше уходит. Едва заря верхушки деревьев окрашивает, едва поблёкшие звёзды с небом сливаются, едва куры глаза приоткрывают - Тий уже на ногах, на жену спящую взгляд кидает, дочке одеяльце поправляет и за порог. А у Кары, что лицом в подушку уткнулась и делала вид, что спит, - глаза в слезах, да что она может сделать? Идёт Тий по дороге, впереди себя стадо коз гонит, несколько овец захлобученных, заросших, уже не белых, а серых, тут же отстают. А на душе Тия всё поёт - и эта дорога в гору ему нравится, и обочина с мелкой сухой травой, и камни, которые из-под копыт животных вылетают и бьют его по коленкам, - всё ему хорошо! Посмотрели бы на пастуха сейчас измученные его вечно насупленными бровями родители - сколько солнечных зайчиков в его глазах прыгает, сколько счастья он излучает - непременно бы сразу сыну в горы ходить запретили! - Эй, Тий! Тий, говорю, подожди! Жмурясь от солнца, Тий вглядывается в заросли терновника около дороги, заранее радуясь встрече с Дракотой - своим самым верным и, пожалуй, единственным настоящим другом. Наконец тот появляется - исцарапанный шипами, ободранный и с ног до головы испачканный синеватым ягодным соком. Но счастли-и-ивый! Дракота улыбается своей открытой и такой знакомой улыбкой, отчего рот его расплывается почти до ушей, и мчится напролом к Тию. - Тий! - говорит он и замолкает, ошарашенный собственным счастьем. Но в этом молчании и горящем взгляде видит пастух гораздо больше любых возможных слов, он видит то, чего не видят другие - те любители посмеяться над безобидным сумасшедшим и обидеть слабого, которые прозвали его Змиюком за худобу и манеру передвигаться одному ему присущим способом, как волна, обтекающим и беззвучным. Его губы расплываются в ответной улыбке, и, не сдерживаясь, Тий стучит мальчишку по плечу, отчего тот, хохоча, отлетает на три шага в сторону. - Дракота! И они идут дальше вместе, по очереди покрикивая на отстающих овец да пересказывая друг другу свежие новости. Посмеиваясь, слушает Тий про недавнюю ссору двух куропаток, про то, что вчера звёзд на небе было чуть ли не на сто штук больше и что нынче над их селением проплывало похожее на таинственного верблюда облако. Они прошли несколько перевалов и оказались в широком горном ущелье, не слишком глубоком, но холмистом и заваленном по краям обломками скал и громадными камнями самых невероятных форм. Загнав туда стадо и загородив собой единственный доступный для животных выход, друзья улеглись на солнышке, по-осеннему спокойно золотившему мир. - Тий, - через какое-то время начинает Дракота и поворачивает к пастуху светлое своё лицо, - почему все эти добрые люди меня не любят? - Они никого не любят, - со вздохом отвечает ему Тий, немного подумав. - Они тупые и злые. "Тупые и злые! Слышал? Славно, славно..." - цокотят слова. - Кто это? - вздрагивает Дракота, оборачиваясь по сторонам и ёжась, словно от сквозняка. - Где? - вторит ему пастух, хотя сам ничего не услышал. - Опять у тебя голоса в голове, да, бедняга? - он тянется рукой к макушке сумасшедшего, чтобы её погладить. - Тебе бояться нечего. Больше, чем ты Судьбой обижен, тебя уже не обидеть... Поддавшись на уговоры, а больше на тихие успокаивающие слова друга - реакцию намного более приятную, чем смех и издевательства остальных, Змиюк расслабляется и неожиданно опадает, начинает хныкать, дрожать. - Да, - запоздало отвечает он на вопрос. - Опять голоса. Ты лучше спой, а, Тий? И Дракота снова укладывается на жесткую траву, не боясь её щипков и уколов, и прикрывает глаза. - Ну что ж, - вздохнув, Тий посмотрел на сумасшедшего и достал из кожаной потёртой сумки, наискосок перехватившей его плечи, старую деревянную дудочку, такую же, как и у любого сельского мальчишки. Приложив её ко рту, пастух вдруг замер... Что-то останавливало его - какое-то неизвестное доселе предчувствие - ожидание беды или чуда. Перемен. Проскользнув по рукам короткой дрожью, оно тут же отпустило пастуха, и, сделав глубокий вдох, тот стал постепенно наполнять дудочку жизнью. Звуки лились плавной робкой мелодией, дребезжа и поскрипывая, срываясь на звон, гул и на затухающие вихри выдохов... Наконец, прервав игру, Тий замолчал на секунду, а потом затянул песню - такую же печальную и далёкую, как и предыдущие всплески дудочки... "Ой-й-й-й..... Го-о-о.... .... ...о" - раскатывались и переливались над ущельями десятикратно отраженные эхом отголоски слов Тия, душа которого неслась за ними следом... Почему мне ветер светел? Песню спел - и не заметил, Что поля под ним смеются, Что потоки густо льются, Гор вершины - рвутся в выси, Их прыжок - быстрее рыси. Пронесусь, в лучи врубаясь, И утёсам улыбаясь. Будет проще всё на свете, Если ветер станет светел... Умолкнув, пастух склонил голову и дослушивал собственную песню, кругами расходящуюся к ясным горным горизонтам. Наконец стихла и она. Заснувший было Дракота неожиданно дёрнулся и снова забеспокоился. - Опять, опять голоса, - тихо произнёс он, - лучше бы ты что-нибудь повеселее пел... - А интересно, что тебе голоса эти говорят? - спросил вдруг Тий, удивившись, что ему прежде никогда не приходило в голову узнать - с чем же внутри себя уживается его несчастный друг. Но тот не отвечал, вдруг разом затихнув и нахмурившись. - Лучше тебе не знать, - сказал он наконец. - Почему? "Глупец, дитя глупцов!!! Мало тебе своих бед, ты ещё и чужие себе на плечи взваливаешь?! Что от тебя через год останется? Зачем тебе это нужно, поганец? Всё равно не заживёшься ты на свете!!!" - "...на свете"... - закончил Змиюк. Тий, раскрыв рот, смотрел на него. - Дракота, ты же сумасшедший! - Все так говорят, - пожал плечами мальчик. Но Тий продолжать глядеть на него, словно видел впервые. Что-то в словах, а главное, в безлико-холодном и напуганном тоне Дракоты, произносящего эти нелепые, но наполненные каким-то своим внутренним смыслом фразы, заставляло хмуриться, и дрожь, пробежавшая по его рукам полчаса назад, пробила их снова. - А что ещё говорит голос? - как можно спокойнее, чтобы не волновать Змиюка, спросил он. "Теперь ещё этому недоумному, всех ненавидящему и всем недовольному балбесу рассказываешь, злодей!.." - Дракота, Дракота! - снова не выдержал Тий. - Ведь это же ты про меня говоришь! Я же твой друг, я же тебя люблю! Как ты можешь?! "Никого ты не любишь, кроме одного себя, мелкое, ограниченное существо!" - Замолчи, замолчи... Змиюк! - с презрением в голосе сквозь зубы процедил Тий и резко вскочил. Он хотел добавить что-то ещё, но то, что происходило сейчас с Дракотой, остудило даже его гнев. Сумасшедший, скорчившись, свернувшись калачиком, застыл на траве, не двигаясь. Если бы тот захныкал и начал жаловаться, как делал это прежде, - Тий бы такую реакцию понял и продолжал пинать словами этого неблагодарного дурачка, которого он прежде так любил. А теперь он вдруг запнулся, удивившись, отчего это Дракота не вздрагивает от справедливо заработанных слёз, не ноет? Похоже было, что мальчик даже не дышал; лица, спрятанного в траве и прикрытого грязными разодранными до локтя рукавами, было не видно. Тий, быстро остынув от испуга - уж не умер ли на месте его глупый друг, - толкнул мальчишку в бок. Нелепо как-то дёрнувшись, Змиюк действительно по-змеиному вывернулся, и только теперь из груди его вырвалось остановившееся было дыхание. Спазм, перехвативший минуту назад его горло, не способное выплеснуть из себя разом, одним потоком слёз, всё горе, причиненное Тием, одним этим единственным прозвищем, которого он раньше от пастуха не слышал, теперь отпустил его. И сумасшедший сидел, глядя прямо в глаза друга, а по щекам его в сопровождении совершенно беззвучных вздрогов и по-рыбьему немо открывающегося рта текли слёзы. - Зми... - запнулся Тий на середине вырывающегося слова. Дракота по-прежнему молча смотрел на него, пока пастух вдруг не почувствовал, что гнев полностью улетучился, и теперь ему даже немножечко стыдно. Действительно, что он хочет от жалкого сумасшедшего? Тий решил даже, что простит беднягу. Но Дракота так и не извинился. Посидев немного, он неловко и как-то разбито стал подниматься с земли, собирая по ходу высыпавшиеся из сумки ягоды терна и шиповника. Глядя на эту сцену, на выскальзывающие из неловких маленьких рук ягоды, на сдавленную нервную дрожь плеч, на рассыпанные в траве синие точки, Тий всё больше и больше смущался. Он привык считать себя добрым человеком и теперь это вспомнил. - Дракота... - начал он, когда мальчишка уже развернулся и поплёлся своей тихой плывущей походкой на полусогнутых ногах к запылённой дороге в селенье. - Дракота, ну подожди. Не будь дураком... - И Тий снова запнулся, коря себя за слабоумие. Но сумасшедший действительно остановился. И обернулся. И сказал. Но слова эти не утешили пастуха. - Он о тебе правду говорил, этот голос, да, Тий? - спросил Змиюк и поспешил, почти побежал прочь, видимо, пряча вырывающиеся слёзы. "Что это со мной такое? - думал Тий. - Как я мог быть таким жестоким? Он ведь, действительно, никогда ничего плохого не делал. Но эти его голоса, эти его слова?!.." - С этими мыслями пастух прилёг головой на сумку и прикрыл глаза. Козы, как обычно, мирно щипали травку, поэтому он мог позволить себе подремать. Утомлённый, расстроенный утренними переживаниями и убаюканный пригревающим солнышком, Тий заснул. "Замечательный, славный пастушочек, - говорило ему существо на козьих ногах, заросшее шерстью, с хвостом и рожками. Морда его корчилась в отвратительных гримасах, пытаясь выдавить из себя улыбку. - Я даже не буду тебя наказывать за то, что ты узнал обо мне, ты и сам себя быстренько в гроб загонишь... Помог ты мне, дружочек, славненько помог! Я этого мальчишку с самого рождения испытывал, никак справиться не мог. Если бы не ты - неизвестно, смог ли вообще когда-нибудь к нему подобраться. Такой он дурак, сам ведь знаешь. Всё ему хорошо! Дома его лишилродителей, всё вокруг него разрушил, люди его ненавидят, я опять же, не оставляю в покое - всё ему мало! Любит всех - ничего с ним нельзя поделать, такой балбес! Но ты молодец! В первый раз задумался мой дурак, засомневался. Очень всё удачно у нас получилось!" - И, отвернувшись, существо побрело прочь от изумлённого Тия туда, в сонный туман. Но пастух, который на протяжении всей этой речи стоял в онемении, не в силах сдержать непонятного первобытного ужаса, сейчас вдруг, повинуясь какому-то непонятному порыву, бросился за ним вдогонку, с трудом передвигая ватные ноги. Зачем, он и сам не знал. "Э-э, нет!" - только и стучало у него в голове. Существо обернулось, но поздно - Тий, путаясь руками и ногами в шерсти, уже повис на его спине. Мотнув рогатой головой, чудовище зарычало и стало трястись, пытаясь скинуть пастуха с себя. Но тот, изловчившись и вкладывая всю свою силу в подножку, повалил его вниз, и они покатились по чёрной вязкой земле, колотя друг друга кулаками, ногами и копытами. Наконец, одичавший и разъяренный, Тий насел на своего противника и прижал его руками к земле. Скорчившись и притворно повизгивая, хотя он и был на три головы выше Тия, рогатый начал страшно ругаться. Потом пастух выдохся и остановился. А существо моментально успокоилось и воспряло, словно всё это время ему совсем не было больно. - Ладно, ты, пиявка, слезай, - сказало оно, высовывая голову из-под руки и насмешливо пошлёпывая Тия хвостом по месту пониже спины. Но пастух только сильнее сжал пальцы. - Слезай, говорю, не трону!.. Э-э-э-эх! - вдруг лихо, но наигранно выдохнуло чудовище - и будь Тий менее напуган, он бы, конечно, это заметил. - Люблю тех, кто меня побеждает! Таких, как ты, отважных, смелых! Слезай, я тебя награжу! Тий, недоверчиво и настороженно глядя на побежденного, под его одобрительные возгласы разжал руки и встал на ноги. Существо тоже моментально вскочило. - А ты, оказывается, вон какой! - заискивающе говорило оно, противно и лебезливо кружась вокруг Тия. - Смелый, сильный, молодец! Герой! Люблю таких! Ах ты мой славненький, ах ты мой сладенький!... Тий, едва успевавший следить глазами за мельтешащим существом, всё время пятился назад и лихорадочно думал, что же нужно сейчас сказать и сделать: "Зачем я его ловил? Что я от него хотел?" - Эй!!! - вдруг вспомнил пастух. - Так ты и есть тот голос, что сводит с ума Змиюка?! - Змиюка, Змиюка, - угодливо поддакивал рогатый таким слащавым голоском, что Тию стало противно его слушать. И особенно неприятно прозвучало это прозвище. - Дракоту... - поправился он. - Что тебе от него нужно? - Ты не можешь всего знать... - как-то туманно ответило существо. - Чего я не знаю? - Если честно, ты ничего не знаешь! - Чего я не знаю? - Ничего не знаешь! Ни будущего, ни прошлого, ни даже того, что сейчас происходит! - Что ты мелешь! - взорвался Тий, которому надоело слушать всю эту ерунду. - Всё я знаю прекрасно, знаю и понимаю!!! Существо замерло. Его чёрный собачий носик возбужденно шевелился, словно он нюхал воздух, а шерсть трепыхалась на ветру, которого в этом сне не было. - Обожаю, когда люди в чём-то твёрдо уверены! - наконец заявило оно. - Я как раз таких больше всех люблю! Ты мне так по нраву! Помощник! Тут Тий вспомнил самое начало странного сна и встрепенулся: - Оставь Змиюка в покое! - неожиданно твёрдо заявил он, словно имел право требовать. - Ничего ты не понимаешь! - снова принялось твердить чудовище. Взгляд его сделался упрямым и хитрым, страшная морда оскалилась. - Заладил. Того, что я знаю, достаточно, чтобы отличить доброе от злого! Глупый спор начал ему уже надоедать. - А ты докажи, - как-то очень вкрадчиво произнесло существо. - Как? - Ты ведь у нас певец? Правда, твои лживые песни никуда не годятся, у меня от них только рога болят. - Ах... - только и смог выдохнуть Тий, но существо продолжало говорить, не дав ему возможности вставить ни одного слова: - Придумай хоть одну правдивую песню, такую, чтобы в ней не было лжи... Совсем... Ни словечка неправды...Придумай... А я отпущу Змиюка. Тий удивился. Почему такое лёгкое условие? Может быть, здесь есть какой-то подвох? - Это что, и всё условие? - на всякий случай спросил он. - И ты оставишь его в покое? Всё-таки он - мой друг и я его даже любил. - Змиюка? Оставлю! - закивало существо. - Клянусь! - Ну, тогда я начинаю. У меня песен десять подходящих есть... - И он уже почти открыл рот, чтобы запеть... - Э, нет! - прервало его чудовище. - Десять мне не надо! Я их все знаю, и они совсем не подходят. "Всевидящее Око Тра-та-ты, Смеётся над тщетой Тыры-пыры..." Наверно, оттого, что "веттир спяттил"... ...Нет! Мне надо одну! Но настоящую! И не сейчас, а через год в этот день и час. Видишь, сколько много времени! Но ты мне нравишься, прямо ужас как! Ничего не могу с собой поделать - согласен даже на заведомо проигрышное дело! Тий был в полнейшем замешательстве. То, что происходило сейчас, его как-то смущало. Всё вроде бы нравилось - и условие лёгкое, и чудовище попалось доброе, но изнутри его страшно коробило. Почему чёрт отказался от его песен? Пастух не сомневался в их искренности и правоте, а что хотело услышать существо?.. - Знаю, знаю, о чём ты думаешь, - снова произнёс его собеседник и закивал рогами. - Ты думаешь: "А вдруг он меня надурит?" И ты прав - надурил бы!... Раскусил ты меня, раскусил! Вот взял бы - и надурил тебя! Но не буду - очень уж сильно успел тебя полюбить! Так полюбил, прямо как маму родную! Не могу! - он даже как-то разволновался. - Не буду я тебя дурить, пусть мне будет хуже! Я тебе даже, наоборот, помогу! Через год я мог бы послушать твоё сочиненьице, доказать сразу, что всё это враки, и съесть. Обычное было бы дело. Но раз уж вмешалась любовь - оставлю тебе твою поганую жизнь. Слушай, смертный!.. - Внезапно существо заклубилось всё чёрным туманом, стало расти и крепнуть, раздаваться в плечах, толстеть и светиться огненным светом. Тий замер от страха, с трудом удерживаясь на ногах. Наконец чудовище выросло размером с гору, так что голова его совсем скрылась из поля зрения. Теперь пастух мог только слышать страшный раскатистый голос, звучавший где-то там в вышине, за тучами, и видеть край громадных, как три дома, копыт: - Ты думаешь, что можешь сам выбирать себе правду по настроению и желанию, да, пастух? Думаешь, прожив на свете три десятка лет, что ты уже старый мудрец, изведавший всё и постигший то, к чему я, тысячелетний, даже не приблизился? Правда не может быть твоя и моя, у неё нет хозяина, и она никому не служит. Твои песни не могут нести Правду, потому что ты её не несёшь!.. - Внезапно огромное чёрное существо с оглушительным звоном лопнуло, разлетевшись на миллиард невесомых пылинок, и перед Тием снова появился тот мелкий противный чёрт, который снился ему до этого... - Сказал бы я, - как ни в чём не бывало продолжил он речь исчезнувшего громадины, - и выиграл бы. Но это было бы нечестно... раз уж мы спорим о правде... Так что я помогу тебе - дам совершенно незаинтересованного судью - волшебную дудочку, которая сделана из тела дерева, которое не врёт! Оно просто этого не умеет. Так что, если дудочка поверит тебе - поверю и я... Толком ещё не открыв глаза, Тий уже был на ногах. Странный сон оборвался так внезапно, что он даже не почувствовал перехода. Тяжело дыша, весь мокрый от пота, пастух перепугано озирался по сторонам. "Господи Боже!" - шептали его губы, минуя мысли. Но вокруг него всё было по-старому - мир не почернел, не замутнился, всё так же спокойно паслись овцы, летали стрекозы и, пригревшись на солнышке, устраивались на камнях ящерицы. Деревья шелестели листьями, а горы делили просторы. Немного успокоившись, пастух сел. - Привидится же такое! - произнёс он вслух, думая про себя, что скорее всего утренняя неприятность очень его расстроила, все эти выдумки про голоса, сумасшествия... Постепенно дышать становилось легче и всё вставало на свои места - давно известный красочный мир, полный воздуха и свободы, где всё так хорошо, так правильно. Тий поднял глаза на знакомые ему изгибы гор - могучие, живые, словно бы даже дышащие. Ему всегда хотелось... Тий снова вздохнул... он не мог точно сказать, что ему хочется. Просто чего-то не хватает... А с уходом Дракоты не хватать стало ещё больше. На душу навалилась тоска... "...Ты хочешь не того, что получаешь. И череда желаний ненасытных тобой, как куклою тряпичною, играет..." - Кто тут? - встрепенулся Тий. В висках снова стукнуло, а в животе закрутило от страха. Бесформенный, но всё же одетый в слова голос, звеня, как ручеёк, пропел где-то глубоко внутри его тела: - Тут то, что вечным, тихим эхо твои слова и думы направляет, что радует, тревожит и печалит и не даёт заснуть, когда виновен. Тут то, что из тебя тебе вещает, но воспринять которое не можешь, не потому, что глух ты по природе, а потому, что слов таких не помнишь. - Эй, что за шутки, выходи! - Тий вертелся во все стороны, пытаясь высмотреть странного забияку, морочащего ему голову. Но никто не хихикал в кустах, ветки деревьев не шевелились, а за камнями не двигалась тень. А голос продолжал родником бить у него внутри: - Чтоб выйти, слов одних мне мало. Когда бы ты искал со мною встречи... - Господи Боже, я что, с ума схожу, как Змиюк?! - Ты сумасшедшим слыл, тебе не страшно. - Ты кто? - не унимался Тий. - Я есть и без названий, я всюду и всегда витаю, как лёгкий дым, искать меня не нужно. И потому никто меня не ищет. - Это ты опять, чёрт? - не унимался Тий. - Я менее отвязчива, чем он. - Ты - голос у меня в голове? - продолжал пастух, чувствуя, насколько глупо звучит подобный вопрос. - Я дудочка, а скоро будет дождь, - туманно ответил журчистый голосок... Оказавшись в селенье уже поздним вечером и разведя коз по дворам, Тий первым делом поспешил туда, где обычно бывал в такое время Дракота. Он бежал, почти летел к окраине села, не обращая внимания на скользкую глинистую грязь и блестящие лужи, в которых отражались первые звёзды, переполненный каким-то непонятным чувством, то ли новизны, то ли вдохновения. Ему хотелось так много ему рассказать: и то, что он теперь знает, как ужасно жить с голосами в голове - недолго и действительно с ума сойти, и про свой жуткий вещий сон, и про этот ливень, про который он знал заранее. А ещё Тию хотелось извиниться - так всё поменялось за один день. Дудочка замолчала, и Тий надеялся, что навсегда. "Ведь я не могу быть серьезно больным", - понимал он и удивлялся, что можно одновременно чувствовать себя преотлично и болеть. Но Дракоты на обычном месте не оказалось. Пастух удивлённо озирался по сторонам, заглядывал за углы крошечного шалаша, который сам помогал строить, раздвинув мокрые ветки, обследовал кусты, даже порылся в сваленном в угол хламье. Змиюка нигде не было. "Ну, ничего, - успокаивал себя Тий по дороге домой. - Завтра он сам придёт, не утерпит!" "Неправда, неправда, ай-ай..."- пропел внутренний голосок, но Тий взял себя в руки и ничего не услышал, списав новые звуки на плеск дождя... - Папа, папа! - засверкав глазёнками, взвизгнула Зарика, обхватывая Тия за колени. - Чего так поздно? - спросила, оглянувшись через плечо, Кара. Свет тусклых масляных ламп играл на её полных, красных от печки, щечках. Но Тию это зрелище показалось неприятным, он отвернулся. - Дождь в горах застал, - мрачнея на глазах, как это бывало с ним всякий раз по возвращении домой, ответил Тий и, потрепав дочку по голове, отстранил её в сторону. Та надулась и уселась прямо на пол. Кара исподлобья на него посмотрела и покачала головой: - Вроде бы ты и в ясную погоду домой не спешишь... - Вечно ты всем недовольна! - сорвался Тий и фыркнул с досады. Хотя обычно умел своё раздражение скрыть и уговорить. - Прекрати! - негромко прикрикнул отец. - Чем она врёт? - заступилась мать. - Хоть бы раз ты пораньше вернулся, - добавила сестра. - Опять вы за своё! - и в одну минуту озлобившийся Тий, хлопнув дверью, выбежал во двор. Там всё посвёркивало и переливалось, отражая звёзды и месяц; деревья, по-ночному нахохленные, темнели по сторонам от избушки. Неподвижный воздух пах хвоей и водой. Вздохнув, пастух уселся на забор, свесив ноги на улицу. "Почему они вечно ко мне лезут! - вертелось у него в голове. - Почему они не дают мне жить, как я хочу!" "Твои желанья несмышлёные, смешные способны сделать целый мир несчастным, разрушить горы, океан и землю, и всё одно остаться больше неба..." - Да что такое опять? - вскочил на ноги Тий, - Ты что, издеваешься! Мало мне своих неприятностей? "Все неприятности твои тебе приятны" . Пастух раздраженно поёжился и стал думать, как же ему себя вести. Голос не пропал - он всё так же спокойно и по-доброму вещал какие-то гадости, словно это были весёлые истории. "Либо я и вправду перенервничал и сошёл с ума, - думал Тий, - либо всё, что случилось, - правда. Но ведь такого не бывает!" И тут в голову ему пришла замечательная идея. Быстро нагнувшись, он набрал в горсть мелких камушков, мокрых и холодных. Затем, зажав ладонь, громко крикнул: - А ну, призрак, давай, угадывай, сколько тут камней?! - Ровно пятьдесят, - спокойно ответил голосок. - Пятьдесят! Как же! - и Тий, усевшись поближе к окошку, принялся камушки пересчитывать. Их было сорок девять. - Один ты выбросил тихонько, - подсказала дудочка. - Ну ладно... - Тий сполоснул ладонь в бочке с водой и тяжко выдохнул... - Если уж ты со мной говоришь и слова твои сбываются, - он снова почувствовал себя глупо, чётко понимая, что перед ним никто не стоит, но кто-то ему всё же отвечает, - то скажи, пожалуйста, всё, что случилось - что... всё взаправду?! - Всё Правда. И везде, - совершенно чётко произнёс голос. - Нет, - поправился пастух, - вот то, что я видел во сне, - всё взаправду случилось? - Из Правды ничего не выпадает. - Тогда что, я поспорил с чёртом, что напишу ему песню?... Молчание. - А я её смогу написать? - Ты - нет! В тебе совсем нет правды. Ты - маленький, обугленный комочек, сгоревший в собственных ошибках и страстях. Ты можешь ныть и звать всё это песней, но всё, что в глубине тебя родится иначе и не вырвется наружу, чем как зола, - того огарка вздохи. Ты ничего не сотворишь, несчастный, ты сгинешь, проигравший в этом споре. - А что потом? - Начнётся всё сначала... - Сначала? - И сначала... И сначала... - А что потом? - Начнётся всё сначала... - Вот глупая зануда! Молчание. Тий раздраженно прошёлся от одного края своего маленького дворика до другого, не зная, как ему выместить своё раздражение. Будь дудочка настоящей - он бы её сломал, зашвырнул подальше и спокойненько жил себе дальше. А так? - Тий, иди в дом! - позвала мать, высунувшись из окна. - Простудишься. Раздражение снова накатилось на пастуха: - Не простужусь, ложитесь спать! - Простудишься, простудишься, слепой...- произнесла дудочка голосом самого Тия, после чего он в ярости пнул ногой подскочившую в преданной радости собаку. Промокшая и обиженная, она отскочила к стене и жалобно заскулила. Но её хозяин ничего сейчас вокруг себя не замечал. - Так, значит, ты будешь судить мои песни? - почти крикнул он. Дудочка зазвонила, затрепетала, словно весенняя листва, но ничего не сказала. - И что же мне теперь делать - петь их ТЕБЕ? - До песен далеко. Тебе бы, парень, сперва с семьёй своею разобраться. Не то ни слова про тепло и ласку, про доброту, любовь, про свет, терпенье я не смогу принять в тебе за правду... Ты спой про ложь, про злобу и желанья... - Мои песни всегда приносили людям счастье... - с вызовом перебил её пастух. - Счастье - вымысел несчастных... Бог не думает о счастье. " Живешь во тьме - не ведая о свете... Ты - сын звезды на чуждой им планете... Ты знаешь о себе всего лишь треть И только миг один из бездны можешь спеть. Пройдись волною, испаряясь и шурша По гладкой гальке, у которой есть душа. Взойди на гору, под сиреневый рассвет, Кометой передай звезде привет. Ты - добрый дух для дерева и сказки, У них, забыв себя, всё ждешь подсказки. Ты - свет и отзвук давних снов и песен, Но сам себе же стал неинтересен... Живешь во тьме - не ведая о свете, Ты - сын звезды на чуждой им планете. Но скидывая тяжесть, в кратких снах Душа твоя летает в небесах..." "Ну чем я не такой? - в который раз спрашивал себя Тий, ворочаясь с боку на бок. Он никак не мог заснуть. То и дело открывал глаза, а потом лежал, уставившись в темноту и слушая раскатистый храп отца. Ему в голову лезли мысли - и это было ужасно! Он не мог их остановить, не мог вернуть в старое, знакомое русло приятного пережевывания собственных переживаний и мечтаний, несправедливости окружающих. Просто не мог! В голове всё смешалось. - Как же так? - снова и снова спрашивал он себя. - Вещий голос, который знает Правду, ту самую Правду, которой он всегда считал себя певцом и знатоком, который угадывает его мысли, чувства, перемены в погоде, будущее и прошлое, вдруг говорит ТАКОЕ про него???!!! Ведь если голос не ошибается, он должен был бы знать, какой Тий на самом деле - благородный, желающий всем добра, умный, не такой, как все! Почему же дудочка врёт сейчас? Господи!" Но, так ни в чем и не разобравшись, он уснул перед самым рассветом, чтобы потом разбитым и усталым проснуться и снова отправиться по селенью собирать своих коз и овец. Кара всё время плакала. Утро - свежее, отблескивающее тысячами искорок и отражений, бегающих по лужам, ручейкам, по каплям воды на листьях и иголках деревьев. Прекрасное, поющее птицами утро не принесло ему ожидаемого излечения. Голосок в нём пел и насмехался, постоянно повторяя ему "Смотри", "Смотри" или "Постой" . Он подпевал это перед каждым словом, готовым сорваться у Тия с языка, перед каждым шагом, каждым поворотом головы. Сбитый с мысли, пастух замолкал, оступался, испуганно моргал и в итоге оказался совершенно не способен внятно отвечать на вопросы. Он даже ни с кем за всё утро не поспорил. "Я схожу с ума! - чуть не плакал Тий по дороге в лес, вздрагивая при каждом шорохе. - Ещё чуть-чуть, и я не смогу думать... Ну где же Дракота?!" Он сам не знал, почему в его память вдруг заскочил сумасшедший мальчишка - вдруг, раз, взял и заскочил, но только начиная с этой минуты он всё утро думал только о том, чтобы Змиюк вдруг вылез из придорожных кустов, ободранный колючками, босой, улыбающийся или тащащий на руках раненого волчонка или икающий от холода - какой угодно, только бы появился! От одного его взгляда обычно становилось светлее. Но утро прошло, страшный голос всё так же ежеминутно донимал его короткими предупреждениями, обрывочными, сбивающими с толку фразами, никак не связанными с действительностью и резавшими голову, словно ножом. А Дракота так и не появился, не расслабил его своей наивностью, не развеселил глупостью, не успокоил зудящую пастухову совесть. Тий напрочь забыл об их ссоре - столько бед приключилось с тех пор. Ему хотелось только одного - увидеть мальчишку и пожаловаться ему на злобный голос дудочки, а потом глядеть в его сочувствующий и такой добрый взгляд, который затуманивается от горя друга, переживая его... "Слушай!" - в пятисотый раз перебила его дудочка перезвончатой музыкой и ушла в тишину, ничего не объяснив. Тий непроизвольно прислушался - после таких предупреждений могло раздаться всё что угодно - от хруста сломанной ветки до чьих-то шагов и появления. Но на этот раз, сколько он ни прислушивался, ничего не происходило, даже мухи не жужжали, даже ветви деревьев не колыхались с прозрачным шелестом под тихими порывами ветра. Когда ему надоело - дудочка опять ожила. "Ты слеп, как крот, и глух, как можжевельник..." - произнесла она, чем окончательно вывела Тия из себя. - Но ничего ведь не было! - закричал он так громко, что эхо, решив поиграть с ним, поскакало по ущельям. "Было... - было.... - было..." - пело оно, словно сговорившись с дудочкой довести пастуха до полоумия. "А тишина не в счет?" - скользнул голосок и растаял. - Зачем мне твоя тишина?! - зверел Тий. Но дудочка только тихо журчала. - Оставь меня в покое! - приказал приободрённый пастух, вскакивая с земли. - Не хочу тебя знать! "В покое? - свободно спросила дудочка, отчего Тия почему-то страшно передёрнуло. - Покой без тишины?.." А потом она запела и песня её полилась, словно слёзы, печалью и перезвонами, каких Тий и представить себе не мог. ..."Я выйду травами к тебе, сплетусь корнями, рассыплюсь звёздами и вздохами опомнюсь, словами пьяного и отголоском ветра ворвусь в твою надломленную душу... Я часть тебя, безумный, я не голос, а голосом пою, чтоб ты расслышал. Я простучу тебе водой по крыше и поднимусь из-под земли, как колос... Ты будешь бегать от меня по всем дорогам - искать и звать, но почему-то бегать... Подвластен ты сомненьям и тревогам, что залегли на душу снегом серым... Напомнишь всё своим же отраженьем, которое мелькнёт в колодца глади, как горечи рассыпчатые пряди. Приостановишь свой покой движеньем... Безумный! От чего ты отказался?!.." - Эй, ты... - только и смог проговорить Тий, затихая, обескураженный. Всё его раздражение куда-то моментально рассеялось, словно огонь, погашенный дождём: ни слов, ни желаний не осталось. И какое-то время пастух молчал, пораженный странной песней - текучей и бередящей, успокаивающей, но так, что спокойствия перестаёт хотеться, а хочется только одного - не быть таким... Мгновение он слышал птиц, поющих, как часть этой песни, слышал каждую капельку, стукающуюся об камни с листа, слышал исцеляющее жужжание пчел, дыхание мелких зверьков, засевших в норах, звон тишины, переборы ветра. Слышал и задыхался - ему стало почти больно, и пастух потерял сознание... - Тий, Тий! - позвал его чей-то голос, и он открыл глаза, жмурясь от пробравшегося под веки света. В голове шумело, в горле болело, руки и ноги, горящие и неживые, судорожно подёргивались. Открыв глаза, пастух увидел Кару. Она сидела рядом с ним на земле, положив его голову себе на колени. Шел дождь, размочивший землю вокруг него, сделавший одежду наказанием, а волосы Кары - непослушными змеями. Но Тий не замечал холода - он весь горел, в глазах было болезненно светло иярко. Жена казалась ему сейчас большой огненной птицей, а всё вокруг - светящимся райским садом. Тий смотрел в её обеспокоенные глаза - большие, ясные, такие незнакомые и чужие ему, такие далёкие. "Почему ты так меня раздражаешь?" - молча спрашивал себя Тий. "Ведь у нас так всё хорошо начиналось? Ведь я же тебя любил?" Ответов на эти вопросы не было, и пастух только вздохнул. - Пойдём домой, - сказала Кара, - ты весь горишь... Выздоравливал Тий долго и мучительно - болезнь его тянулась и тянулась. Много дней он не хотел есть, не мог спать, плакал и бормотал что-то во сне. Днём его лихорадило и знобило, семья с ног сбилась, бегая за лекарем. Старик, седой, как вершина горы, что-то говорил Тию, покачивая головой, Кара протягивала ему еду и воду - но Тий почти ничего не понимал. Он глядел пустыми глазами по сторонам, видел, как люди открывают рты, двигаются и что-то от него хотят, но ничего даже не старался услышать. Странная меланхолия заполняла его душу, отравляя дыхание. Тий видел всё словно со стороны, наблюдал безмысленно и равнодушно и находил, что хорошего в его жизни очень мало. Ничего ему не нравилось, и это приводило в отчаянье - что толку жить такой жизнью? Хотелось только одного - видеть Дракоту, но от сумасшедшего уже много дней не было ни слуху ни духу. ...А чужие люди носились по дому, сновали перед глазами, ухаживали за ним и смотрели так ласково. Но не вызывали у Тия никаких ответных чувств. Он это видел и тихо стонал в душе - что же тогда наполняет его жизнь? Он был уверен, что любит их - нет! Думал, что они ненавидят его - тоже нет! Песни? Песен больше не было, одни вздохи. Дружба ушла. Горы, просторы не тянули его сейчас к себе: что в них хорошего - в серых, холодных громадинах? Но время не стоит на месте, а чудеса не приходят по заказу - Тий потихоньку выздоравливал - приступы безысходности и забытья приходили всё реже, сны, навещающие его красными искрами, перестали быть только кошмарами, а организм стал требовать жизни. Но дух его пострадал - Тию ничего не хотелось, и ждать было нечего. Иногда ему снился бес - он сидел напротив кровати Тия и насмешливо на него смотрел, словно спрашивая: "Ну что, по зубам тебе моё заданьице?"... Тий стонал и отворачивался к стенке. "Трус!" - добавляла дудочка. ...Облака, перламутровые, игривые, словно котята, проносились над ним, задевая мыслями. Стараясь не отставать от них, Тий придумывал песню - про то, что видел. Тогда ведь это не сможет быть ложью. Все песни, которые он пел до сих пор, дудочке не понравились, а что хуже всего - уже не нравились даже ему самому. Мне ли не знать красоты усыпающей Осени - плачущей, злой, умирающей, Небом закатным и солнцем играющей, Золотом пахнущей и выжигающей В сердце покой: безмятежный, но таящий, Листьев шуршащих песня звучит, Сердце не плачет - молчит. "Глупо даже предлагать ей это, - думал Тий, перелистывая в голове бесконечные слова стихов, нанизанные в строчки. - Она скажет, что осень не плачет, а только идёт дождь, что она ничем не играет и ничего не выжигает..." Но, плюнув на смущение, пастух всё-таки спел эту песню - одну из своих самых любимых - спел очень даже хорошо - просто и светло, почти как писал её. Если бы Дракота был сейчас здесь, он бы, верно, расплакался... Но дудочка лишь тихо всхлипнула: - Ты никогда не видел Осени.... - Не видел осени?!? - восклицал, возмутившись, Тий. - Да я писал её осенью! - Да, ты писал... А Осени там нет... Как нету у неё отдельной воли. Как нету у тебя в душе покоя. И то неправда, что душа твоя молчит. Ты сам придумал эту осень, Тий... Вспоминая эти слова, пастух опять залился краской - он и представить себе не мог, что от критики может быть так стыдно. Он потом ещё много пел дудочке - свои лучшие и плохие песни. Обо всём на свете - про любовь, про тоску, про горы, даже про коз. И всегда оказывалось, что он не видел ни гор, ни коз. Тия это печалило. Как он мог не видеть так много вещей? Он ведь не слепой! И как могла дудочка, если она говорит только правду, утверждать такие глупости. Или, может быть, она не врёт?.. - Я думаю, что ты несправедлива ко мне! - заявил он ей однажды, не заботясь уже даже о том, что говорит вслух в людном месте, и односельчане изумлённо косятся на него и шарахаются к обочинам дороги. - Твои слова расходятся с тем, что есть на самом деле!.. Нет, я не говорю, конечно, что ты врёшь... Но... В общем-то... Ты иногда не совсем права... И, смутившись вконец, Тий стал ждать ответа. - ...А Правда - не слова! - Но ведь?.. - Не слова... . - Она словами... отражается... Если ты говоришь не правдивые слова, значит - это неправда! - Твои уроки правды для меня смешны. Вливай её в свои измученные песни. - Но как я могу написать правдивую песню, если тебе ничего не нравится?! - немного нервничая, Тий стукнул кулаком по ладони. - А дело не во мне... - щебетнула дудочка, как песня птицы. - Ты должен правду знать не для меня! - Для беса? - Нет. - Для Дракоты? - .... Нет... - А для кого?! Следующие несколько месяцев Тий безостановочно писал. Сначала - обо всём, что приходило в голову, потом - о том, что видел и твёрдо знал. А весь последний месяц - просто во все глаза смотрел на одну-единственную травинку, выросшую около порога, а затем говорил вслух: "Травинка". Но дудочка твердила "Нет!" Словно издеваясь над несчастным пастухом! - А что же это?! - спрашивал он. -Травинка... - щебетала дудочка. И Тий задыхался от возмущения. Он не мог объяснить разницу между их травинками, но она была налицо - стоило дуре-дудочке произнести слово, как в голове Тия моментально вспыхивал сочный зелёный колосок с капелькой вечерней росы на кончике. Он чуть подрагивал от ветра, а на тонком стебле поигрывали закатные зайчики. - Ты врёшь!!! - орал он во весь голос. Дудочка молчала. - Ты всё время врёшь!!! - буйствовал ветер, разнося Тиевы возгласы, пугающие коз. - Мне дали обманную, вонючую дудку! Какую-то брехливую дуру, чтобы погубить меня! Убирайся! Хочу другую дудку, хочу другую правду! О Боже!!! ...Время неумолимо приближалось к ужасающему пастуха лету. Ни единого произнесенного им слова не было признано дудочкой за правду. Даже полные смущения фразы типа: "Я балбес", к которым отчаявшийся Тий стал прибегать к концу зимы... Снежные заносы за окном производили на пастуха угнетающее действие - снежинки носились по миру, дети небесных туч... и прилипали к стёклам. - Всё, дудочка! Я не могу больше! - заявил он однажды. - Я устал! Если во мне нет правды, значит, это задание невозможно выполнить... - Ты лишь отчаялся в себе, - разнеслось в ответ, и горы, подхватив мысль, эхом добавили: "в себе... в себе...бе...бе..." - Но ведь теперь я проиграю! И умру?.. - Наверное... - Но что же мне делать? На удивление, дудочка ничего ему не ответила. - Эй, - позвал Тий, - что мне делать? Распевы голоса, к которым он так привык, прекратились. Пастух ждал, ждал ответа, несколько раз мысленно обращаясь к своей собеседнице, но отклика не было. "Ну и Бог с ней, - решил он, прохаживаясь вдоль дороги. - Наверное, обиделась..." Солнышко тепло, по-весеннему, пробиралось к нему под рубаху, воздух звенел, а птицы, ополоумев от тепла, пели так громко, что не расслышать было собственного голоса. Горы, великие и прозрачные, таяли первыми оползнями и ручьями. Тий подставил лицо лучам и прищурился. В голове его роились тысячи стихов, новых и старых, но сейчас пастух не придавал им никакого значения - все они были дудочкой отторгнуты. Хотя Дракоте бы понравилось... Не шелохнув ни ветви, ни пушинки, Не растопив вниманьем хрупкой льдинки, Мы видим то, что от дыханья ускользает, Не понимая, скольким обладаем. Ведь для её потехи и улыбки Природа собирает в небе дымки, Текут из тихой чащи ручейки, Выходят нимфы из ночной реки. А ветер, из горы извлекший стон, Пригнувшись, вдруг приходит на поклон, И, испытав благоговейный трепет... Зима узоры на стекле промерзлом лепит... - Что же мне делать... - механически повторил он нараспев, отгоняя козу от куста волчьих ягод. -...Ты, правда, хочешь знать? - отозвалась дудочка. - Что? - Правду? - А что мне остаётся делать?! - Подумай! Правда - как змеи укусы. С отравой жалящей в любом нежнейшем звуке... - Дура! Мне и так уже умирать! - Тогда решайся! Приоткройся Правде - она польёт в тебя потоком неостановимым. Её хлебнув - назад не выплюнешь, не бросишь... "Да! - закрыв глаза, решил про себя Тий. - Я совсем запутался. Уж если выбираться из потёмок - то лучше к свету..." - Да, - подтвердил Тий. - И что ж ты хочешь знать сначала? - пропела дудочка совсем тихо и издалека, словно чужая. Её голосок сделался тонким и прозрачным. Чтобы слышать его, Тию приходилось закрывать глаза. - Дракота, - грустно проговорил он и нахмурился. - Я хочу знать эту твою тошнотворную правду об этом тошнотворном сумасшедшем, который никак не оставит меня в покое! - Тий! - неожиданно-решительно пропела дудочка. - Отложи эту минуту. Ты не знаешь ещё ничего! Начни с простого - ты не готов ещё к Правде о Дракоте! У тебя слишком мало времени. И если ты не справишься сейчас - потом не отойдёшь, не оправишься... - Да? - заинтересованно протянул пастух. - А что же там такого страшного? - Не страшного... Но ведь у Правды - половины не бывает. А целая - тебе не по зубам... - Но всё равно - сколько можно жить с этим постоянным зудом внутри? Прав я был со Змиюком или нет - хочу знать!!! знать... знать... ть.... ть....ььь...ь.... ...Вой!!! ...Неразглаженные никем пространства, буйные и полные огня, жгли ему сердце. Вой раскачивал, бередил ум. Клубы чёрного звона съедали мысли, как птицы склёвывают крошки хлеба. ...Тий видел всё вокруг себя, словно сам был одним большим глазом. Внизу него метался во все стороны огонь, наполняя мир светом и жаром - красным, бездымным! Вверху не было ни неба, ни облаков - только чёрный оскал Вечности, пустой глазницей давящий на душу. Там, вверху (Тий боялся поднимать взгляд) не было привычных ему вещей, в которых он видел смысл, все они становились глупыми и рассыпчатыми в этих прозрачных волнах пустоты. Но зажмуриться и сжаться Тий не мог - просто было нечем. Поэтому всё, что ему оставалось, ничтожному и напуганному, - не смотреть вверх. А во все стороны от него струились реки - только очень странные - в них не было воды. Но они текли во все стороны, вверх и вниз, и даже сквозь него... Тий не мог собраться с мыслями - в душе его царил ужас. Ему хотелось только одного - выбраться отсюда, из этого страшного места, где горел огонь без дыма и летали облака из снов. Он дрожал, дрожал, но вдруг... Где-то там впереди, среди мелькающих картин, вдруг всплывающих и лопающихся, словно мыльные пузыри, показался свет. Пастух невольно подался вперёд и устремился к нему. Свет приближался, приближался, пока не превратился в маленький светлый островок с сидящей на нём человеческой фигуркой. Она светилась, оставаясь спокойной среди всех метаний и буйств этого странного мира. От неё веяло даже тёплой прохладой, которая доставала и до Тия, знобя и согревая одновременно. Фигурка не двигалась, не шевелилась, а взгляд её лучился и смотрел куда-то вдаль, словно не замечая ничего вокруг. И пастух бы немедленно устремился туда, в этот покой и свет, если бы... Не боялся его ещё сильнее, чем Черноты вокруг. Откуда-то из глубины своих глаз пастух видел, что ПРОСТО ТАК ему к этому свету не подойти. А ощущение того, КАК приблизиться туда, единая мысль об этом заставляла Тия терять сознание. И застыв так между двумя ужасами, словно утопленник, не желающий тонуть, но и неспособный выплыть, он смотрел в лицо человека на островке, которого почти не было видно из-за сочащегося сквозь кожу света. Это лицо притягивало взгляд, сея в душе Тия какое-то неудобство и смущение, расплющивая его невероятной силы давлением, притягивая и отталкивая одновременно. И, разодранный на тысячи частей всеми этими чувствами... мечущимися, скачущими, словно сумасшедшие зайцы - пастух всё сильнее приближался мыслями туда, к существу, спокойно сидящему посреди всех этих ужасов... ...А потом человек вдруг поднял на него взгляд... И Тий увидел длинную дорогу в бессчетное количество шагов, каждый из которых был уже пройден. Он увидел Облака страстей и Океаны ошибок, разных и очень одинаковых, каждая из которых была сделана и затем выстрадана. Он увидел миллионы миллионов лиц: в слезах и смеющихся, мельтешащих, загнанных в себя, затуманенных и ясных, скалящих зубы и колышущих стеблями. Всё смешалось... ...И все эти лица смотрели на него из одной точки своими мудрыми спокойными глазами, такими же безжалостными, как и свет, льющийся из ниоткуда... Туман вокруг человека стал рассеиваться, и Тий узнал Дракоту - по глазам и улыбке. Сумасшедший смотрел на него изнутри этого немыслимого существа, про которое страшно было даже думать, и улыбался той самой улыбкой, которая сияла на губах Змиюка в день их последней встречи. На его подбородке ещё синел терновый сок, а на руках заметны были ниточки порезов. "Глупый... - понял Тий. - Я глупый..." Мелькали картинки, мелькали глаза и гримасы, а Тий смотрел только на одну из них - на обиду, сведшую судорогой лицо мальчишки, на горечь в его глазах... - Дракота!!! - закричал он вдруг, поддавшись непонятному лихорадящему порыву. - Дракота!!! ... ... ... Очнувшись, Тий долго не мог сообразить, где он. Вокруг было темно и холодно. Козы жалобно блеяли, прижимаясь к камням, или, склонив головы, спали. А Тий никак не мог сообразить, что просто настала ночь. Усевшись на землю, он вдруг заплакал - слёзы сами рвались из глаз, выжигая в них дыры. Тий бился в рыданиях и колотил тяжелыми руками по земле, словно зверь, попавший в западню. Но это ведь не могло помочь, а спросить было не у кого... Всё, что пастух в этот момент чувствовал, - это горечь в глазах... - Нет, - говорил он на следующий день, склонив голову на руки. - Я ничего больше не хочу знать! Твоя Правда слишком страшная. - Это - какой её увидеть. Есть и другие взгляды - радужные, радостные. Ты не готов был.... - Другие?! - не выдержал Тий, расправляя плечи. - Другие правды?!!! ТЫ говоришь это?! Правда - одна!!! Ведь ТЫ-то должна бы это знать!!!!! - Соль - сладкая, а сажа - белая. И это - тоже правда! Всё, что сказано в Правде, - Правда! Но Тий её уже не слышал - в голове у него снова запрыгали знакомые искорки - так бывало каждый раз, когда дудочка его запутывала. Он знал, что будет потом - потеряет сознание. Но сейчас этого не хотелось, и пастух зажал уши ладонями. - Нет, - тихо сказал он и закрыл глаза. - Не хочу я всего этого. Оставь меня в покое... Здесь - всё так просто! А там, в этой твоей Правде, - всё совершенно не так, как надо! Никому она не нужна - ТАКАЯ! - Тий, Тий... - печально позвала дудочка. Голосок её затихал, вдруг прошептав голосом Дракоты: - Мало времени... Мало времени... - Не хочу ничего, - твердил пастух, как можно громче, чтобы не слышать дудочки. - Не хочу! Не хочу! Не хочу! Не хочу!!! И повторял до отупения... За мутными стеклами снег, Время снова замедлило бег, Мысли, мысли... на сердце темно. Одиночество, шум... все равно. Кто-то пьет, кто-то мечет и рвет, Кто-то свят, кто-то спит, кто-то врет. Ночной филин и тот видит больше. Слепцы. Смотрим в зеркало: маски, А сами твердим: "мудрецы"! Мы бредим мечтами про мирный лесной полог, Мы бредим о рае, а сами глядим в потолок, Мы ходим по кругу и шепчем другим: "Быстрей!" Мы любим скитальцев, но сами сидим у дверей. Нам ждется и кажется: всё это скоро пройдет, Заря нашей Мудрости, верим, вот-вот подойдет. Мы ждем ее, ждем ее, жаждем за годом год, Уходят, смеясь, столетья за поворот. Мелеют не только реки, но и наши ряды, Мы уже не дождемся, мы словно снега, седы. Мы не ждем уже больше, мы больше не можем ждать. Мы бежим, хотя знаем, что нам никого не догнать. Мы не можем, хоть бьемся, мы бьемся, но мочи нет, Мы ушли, но вернемся, И будем сидеть, не зная, где свет. Наши песни допеты, и больше у нас нет слов, Мы не звезды, мы только планеты, Да и то лишь во власти снов. А время ползло, как ленивая черепаха, - день за днём, минутка за минуткой. Почки на нежных берёзках стали липкими, затем полезли из земли одуванчики, позолотив горные склоны. Зарика выучила новую песенку, а лицо Кары разгладилось. Тий больше не задерживался в горах - он приходил домой и с тоской смотрел на жену и на дочку, стараясь хоть что-то о них понять. "Какой бы она оказалась - Правда о них?.." А скоро, совсем скоро наступит лето, и ручейки, смётывающие горы серебристой ниткой, высохнут. Станет жарко... А потом??? Но, закусив губу, Тий прогонял эти мысли. Мы уже устали драться, Не до смеха, не до слёз, Мы устали к звёздам рваться Через занавесы грёз. Нам уже давно понятно - Этот мир не изменить, Мы дерёмся, нам приятно Обрывать за нитью нить. - Папа, - Зарика уселась к нему на колени и, заглядывая Тию в лицо, тронула пальчиком морщинку на его лбу. - А что козочки думают? - Ну-у-у, - привычно протянул пастух, - они думают, какая травка вкусная, какое солнышко тёплое, какая Зарика пришла к ним в гости красивая... - Да?! - восхищенно спросила дочка, и Тию вдруг стало противно её обманывать. - А я вчера видела дядьку сумасшедшего, - вдруг без перехода продолжила она. - Он подошёл ко мне, посмотрел так ... - Где?! Где?! - не удержавшись, Тий порывисто и больно схватил её за хрупкие плечики. Внутри у него всё обмерло... Но девочка, состроив недовольную рожицу, ручку спокойно высвободила и упрямо на него посмотрела. - Будешь так себя вести, вообще не будем разговаривать, - сказала она голосом, похожим на мамкин, чем рассмешила и вывела его из себя одновременно. - Ну, Зарика, - примирительно произнёс пастух, - не дуйся! Мне нужно знать про этого сумасшедшего дядьку. Какой он был? Ничего тебе не сделал? Подумав минутку для важности, девочка тут же про свою обиду забыла: - Нет, наоборот! Я на него как напустилась: чего, говорю, к маленьким приставать? Чего их всякие вопросы спрашивать? А ну, - говорю, - брысь!.. - А он? - стараясь быть спокойным, выпытывал Тий. - А что... - потеряв интерес к разговору, Зарика уже занималась другим делом - разглядывала камешек. - Зарика! - прикрикнул на неё пастух. - А что?! ...Говорит, на папку своего похожа... Ничего из её слов не поняв, Тий всё-таки остался доволен: значит, Дракота жив! - Дудочка! - неожиданно даже для самого себя позвал он и вздрогнул. Ведь они не разговаривали уже больше двух месяцев. - Я Зарика! - поправила его дочка, обиженно надув губки. Но Тий её уже не слушал - ему во что бы то ни стало нужно было убедить дудочку научить его победить беса в своём скором споре. Тогда он смог бы всё исправить. Ведь Дракота вернулся!!! - Иди, иди! Иди домой! - неловко подпихивая Зарику к лесу, произнёс он и тут же про неё забыл. - Дудочка! Дудочка!..... Дудочка! Выходи! Отзовись! Ну же! Ну! Ты так мне нужна! - кричал он, расхаживая по поляне и пугая коз, которые, расступаясь перед пастухом, падали на колени и жалобно мекали. - Дудочка! Ну чего ты! Я передумал! Я хочу опять найти эту твою правду! Я к ней привык! Ну давай! Уговоры не действовали. Голосок не дал о себе знать ни единым откликом - ни смехом, ни звоном. Он словно умер. - Ну чего ты обижаешься? - продолжал Тий, гоняя эхо по ущелью. - Ты же должна быть мудрой! Ну чем я тебе не угодил?! Ну, чего я не сделал? Мне надо знать, где Дракота! Мне нужно знать правду! Ну, где же ты? Где???... И тут ему в ухо попал кусочек раскалённого железа. Моментально оглохнув, Тий обернулся. Перед ним стояла разгневанная Кара. Из глаз её стреляли молнии, а руки упирались в бока. Никогда прежде Тий не видел её такой; привык к тихой и покладистой жене. Кара сверлила его взглядом и молчала, но от неё исходило столько гнева, что пастух не мог даже начать говорить - его прижало к месту. - Ты хочешь знать правду, да, свинья ты эдакая?! Ты хочешь знать правду?! Какую правду?! Твою правду?! Полезную, приятную?! Про стихи твои поганые? Про что?! - Да чего случилось-то? - смог, наконец, выдавить из себя Тий. - Ничего! Кто отправил ребёнка одного в слезах? через лес? на ночь глядя?! - вопила Кара, отчего лицо её стало красным, сквозь щёки сочился огонь. - Ищешь правду, да, гад такой? Расхаживаешь тут по полянке, ручки заламываешь, охаешь, ахаешь! Ту правду, что ты ни о ком, кроме себя, не думаешь, я тебе и так скажу - её и искать не нужно! Какую тебе ещё правду? Что ты всех вокруг себя ненавидишь? Что ты плохой отец, никчемный муж, друг?! Что так ничего у тебя не получится, и ты проживёшь свою глупую, полную злобы жизнь зря?! - Неожиданно она замолчала, замерев на середине жеста. Волосы, перебираемые ветром и всклокоченные яростью, повторив её движение, застыли на плече. Тий, как завороженный смотрел на это... Немного остынув, Кара посмотрела на него иначе - почти с жалостью. - Это позор, Тий, - сказала он спокойно и потрепала его по щеке ладошкой. - Но мы с Зарикой уезжаем к моим родителям. - Живи со своими причудами сам! И развернувшись, растаяла в вечерних сумерках... Тий уселся на землю, его корёжило, живот и плечи свело судорогой. - Мм-мм-мм-мм... А-аа-а-а-а, - мычал он, прикрывая голову руками. - Да что же это происходит? Да что же это творится?! Я совсем запутался?! Кара!.. Дудочка!.. Дракота!.. - Что, Тий? - произнёс неожиданно голос... Ласковый, добрый... - Что, Тий? - отозвалась дудочка. Зарыдав, словно мальчишка, пастух побоялся поднять лицо, наоборот, он спрятал его поглубже в плечи. Что он увидит, когда посмотрит? Что сделало со Змиюком время, бесы и его предательство? Ведь он видел его однажды настоящим, что будет теперь? Судорожные всхлипы отзывались дрожью во всём его теле - от макушки до пяток. Потом на голову ему опустилась тёплая ладонь и принялась гладить, как он сам когда-то утешал сумасшедшего. - Что, тяжело тебе, Тий, да? - лился тихий и спокойный голос, без примеси насмешки или жалости. Пастуху казалось, что он появляется из сна. - Думаешь, я обижаюсь?... Вовсе нет. Тебе ли меня обидеть, Тий? Ты же - сама доброта... Там, у ручья, новая лисья нора. Ну чего ты, странный, чего?.. Уйти?.. Напуганный этим тихим вопросом, Тий резко поднял глаза... - Нет, нет... - повторил он. - ДРАКОТА! - И задохнулся... ...Небеса, голубые и безбрежные, провожали его в темноту: горы, нарисованные прямо на облаках, становились прозрачными, а глаза, улыбающиеся над ним, были точь-в-точь такими же, как у человечка на островке в страшном огненном мире. Только Тий не успел в них как следует посмотреть... Я себя не понимаю... Я себя хвалю и хаю... - Ну вот, ну вот! - шумел бес. - Стоит тебя на минуточку оставить, и вот результат - весь в слезах, мокренький, слабенький. Зачем мне такой помощник? Ты должен быть Ого-го, чтобы мне соответствовать! - Это ты? - спросил слабым голосом Тий. - Но ведь года ещё не прошло... - Хм, - протянул мохнатый и прошёлся по облакам вдоль Тиевых глаз. - Мы ведь тогда не уточняли, какой именно год... А ведь на планете Зимбабуся год уже истёк! Так что - я как раз вовремя. Тут бес взял торжественную ноту, величественно, словно знать в лучших городских театрах, сел прямо на воздух и снисходительно улыбнулся: - Ну? Самое время - пой! Тий молчал - ему нечего было петь... - Давай, давай, дружок! - подбадривало его тёмное существо. - У меня мало времени. Думаешь, ты у меня один?!... Что было делать Тию? Он знал, что, произнеся хотя бы слово, погибнет. Ведь песни у него не было. Дудочка ничего не объяснила - скорее запутала, а сам он не мог рождать Правду. Даже Кара могла, а он нет... Закрыв глаза, пастух постарался, честно постарался что-нибудь вспомнить, но внутреннее чутьё всякий раз приказывало ему замолчать, едва лишь он открывал рот. "Бедный Дракота. Бедный я. Бедная Зарика, - думал он безостановочно, пропуская перед глазами картины своей бессмысленной жизни. - Неужто всё теперь закончится? Неужто это всё действительно происходит? Где ты, дудочка?.." - Костылей больше не будет! - грубо оборвал его бес. - Дудочка выдавалась на год! Раз дурак - значит, ничего от неё не взял! А теперь давай, пой, заждался! Но Тий упрямо сжал губы, словно слова могли начать вылазить из него силой, и сел на серый пепел, который был здесь вместо земли. - Ах, так? - изумился чёрт. - Ну что ж, посидим тогда вместе. - И он грохнулся со своего воображаемого сидения прямо на мягкое место. - Что, братец, - продолжал он вкрадчиво, подползая, будто кот, к пастуху, - не по зубам тебе Правда? Не можешь ты сажу сделать белой, а соль сладкой? Нет у тебя для меня песен?.. Зажав руками уши, Тий всё равно продолжал слышать его слова, выедающие в душе дыры. Нельзя было сказать: "Нет", нельзя было уйти. - Да, милочек, всё оно сложнее, чем тебе по слепоте душевной кажется. А Всевидящее Око Пустоты на вас, жалких, даже и не чихнёт!.. - Бес... - простонал Тий. - Песню, братец, песню... - Бес... - Сладко поёшь, орёл мой, продолжай, продолжай... - Бес...- и Тий заскрежетал зубами от бессилья. ...Перед ним всё поплыло, в слезах запрыгали отражения, границы мира расплылись, как родники, пропали. "Ну вот, - думал Тий, - сейчас я умру", и продолжал стонать, словно кто-то его бил. А бес принялся смеяться - сначала тихонечко и гадко, а затем всё громче, всё звонче и раскатистее, и в смехе этом почему-то укором звучало имя Дракоты. Оно наползало, расширялось, пульсировало и лезло к нему в голову разноцветными огоньками, почти такими же, какие дребезжали временами в смехе сумасшедшего. Такими же, какие отражались порой в его глазах: ясных, ясных... Она всегда выручала его из беды, эта ясность... ..."Дракота! - вдруг вспомнил Тий. - Ведь я знаю Правду о нём!" - Да! - резко выкрикнул он и удивился, как смело прозвучал его голос. В нём, словно отражение в луже, замигали сверкающие голубые глаза и синий терновый сок. - Я знаю Песню! - продолжал кричать Тий, а бес притих. - ...И ты ведь знаешь, что я знаю! Чёрное существо посмотрело на него очень странно - из его глаз вдруг разом пропала мелочная злоба и этот давящий на сердце уголёк. Оно распрямило спину и увеличилось в росте - Тий сразу же почувствовал перемену. Сражаться с бесом перехотелось, а тот лишь махнул когтистой лапой, и морда его успокоилась: - Ну-ну, давай, пой. Пой свою песню. ...Тий моргнул и снова оказался в том самом мире, где был однажды. Всё так же вырывалось из земли пламя, так же светилось лицо человека, спокойно сидящего посреди всего этого ужаса. Потом пастух прокашлялся, и в хрипе его журчал, как прохлада, дудочкин напев. Лёгкие его медленно наполнились воздухом, рот приоткрылся, а взгляд, прояснев, погрузился внутрь. "Будь, что будет!" - решил Тий и запел... ............... ......... .......... ............................ ... .................. .......... ............ ...... ..............., .......... ......... ............... ........................, .............. ......... " |
|||
 | |||
|
